ПРЕДИСЛОВИЕ

Тезаурус как отображение семантического пространства языка

Бурное развитие информационных технологий является одним из наиболее характерных явлений нашего времени. Существенной особенностью этих технологий является то, что функционирующая в них информация представлена, как правило, на естественном языке. Язык здесь является материальной формой выражения информации, ее внешней оболочкой. Сама же информация непосредственно связана с содержательной стороной этих языковых средств, их семантической составляющей. Вследствие этого не только материальная сторона языковых средств оказывается включенной в информационные процессы, но и их семантический компонент, что порождает ряд трудностей как при создании тех или иных информационных технологий, так и в процессе их функционирования. Объясняется это тем, что, как известно, не существует однозначного соответствия между материальной стороной языкового знака и его обозначаемым, между языковым выражением и его содержанием. Таким образом, язык, являясь универсальным средством представления информации, в то же время не является по своей сути формальным, по крайней мере в той степени, в какой он мог бы однозначно пониматься и интерпретироваться компьютером, являющимся основным звеном в современных информационных технологиях. В связи с таким “недостатком” естественный язык не может в своем “чистом” виде непосредственно использоваться в процедурах автоматизированной обработки информации. Обычно требуется определенная его формализация.

Основной принцип формализации требует максимального отвлечения от содержания и предполагает оперирование элементами внешнего выражения этого содержания, т.е. его формой, что приводит к противоречию. Оно заключается в несоответствии семантического характера результата переработки информации и формальными средствами получения этого результата. Это противоречие постоянно приходится преодолевать разработчикам такого рода систем за счет создания и применения так называемого лингвистического обеспечения в виде различного рода словарей, формальных грамматик, различных алгоритмических процедур и др., составляющих в совокупности “языковое знание”, т.е. знание, относящееся к устройству языка. При этом если внешняя, материальная сторона языка достаточно легко поддается формализации, то моделирование внутреннего плана его организации сталкивается с большими трудностями.

Сложность решения этой проблемы заключается в том, что между двумя этими уровнями языка, несмотря на их комплиментарность, не существует однозначного соответствия вследствие прежде всего асимметрии языкового знака и других причин семантического характера.

Общепринятым является представление о языке как о достаточно сложно организованной системе. При этом под системой понимается “совокупность элементов, связанных внутрисистемными отношениями”, а “совокупность отношений между элементами системы называется структурой системы” [Степанов 1975, 42]. В качестве элементов системы выступают единицы языка, образующие различные его уровни, т. е. части его системы, которые образуются соответствующими одноименными единицами: фонемами, морфемами, словами и т. д. Разноуровневые единицы языка образуют иерархическую структуру, где единицы низшего уровня входят в единицу высшего уровня, в качестве ее компонента. Справедливо и обратное отношение, на котором, как подчеркивает Ю.С.Степанов, и базируется лингвистический анализ, заключающийся в последовательном дроблении, сегментации словосочетаний на все более мелкие единицы вплоть до фонем. Таким образом, принцип системности пронизывает все уровни языка.

Но это системность строевых единиц языка. Она эксплицитна, наглядна и в определенном отношении формальна.

Системность языка не ограничивается, однако, лишь этой внешней его стороной. Она реализуется и на семантическом уровне за счет связей и отношений, существующих между лексическими значениями. Эти отношения, не имея непосредственного выражения, будучи скрытыми от непосредственного наблюдения, тем не менее организуют, систематизируют определенным образом слова, вследствие чего лексика также приобретает свою системность — системность семантическую. Следовательно, здесь существует обратное соотношение: внутренняя организация семантических единиц задает системность материальных лексических единиц языка. Этот внутренний план лексических единиц образует их семантическое пространство.

Семантическое пространство слов — это область существования и функционирования их лексических значений. Значения же существуют не изолированно, а находятся в определенных отношениях и связях друг с другом, благодаря чему оказываются связанными и слова как языковые единицы.

Принято считать, что семантическая связь между элементами осуществляется тогда, когда в них есть нечто общее. В данном случае это означает, что значения связанных между собой слов находятся между собой в отношении пересечения. Величина пересечения, т. е. общего, повторяющегося содержания, определяет и силу связи. Она тем больше, чем больше область пересечения. Если это так, то такая связь означает также и то, что находящиеся в этих отношениях слова в чем-то сходны по содержанию, близки, подобны друг другу. На основе такого сходства слова объединяются в определенные группы, называемые лексико-семантическими. Эти группы, в свою очередь, могут быть связанными между собой как некоторые самостоятельные образования. Все это позволяет считать, что система отношений как внутри лексико-семантических групп, так и между ними составляет структуру семантического пространства.

В основе организации семантического пространства, как уже отмечалось выше, лежит связь между словами, отражающая систему отношений, существующих между элементами, выступающими в качестве обозначаемого. Одно слово может быть связано не с одним, а с многими другими словами. При этом в одном случае такая связь может быть более сильной, в другом — менее. Упрощая суть дела, можно считать, что более сильная связь существует между теми словами, обозначаемые которых в чем-то подобны, сходны между собой. В этом случае обычно говорят о близости обозначаемых, а следовательно, и слов, их обозначающих. Представление о близости слов или их удаленности связано с идеей существования некоторых расстояний между ними. При этом величина этих расстояний оказывается зависимой от внутренней организации семантического пространства, т. е. от связей и отношений, существующих между единицами языка на семантическом уровне.

В связи с этим задачу определения внутренней организации лексического состава языка можно было бы представить как задачу отображения совокупности слов, задаваемых списками (словарями), на “карту” их семантического пространства. Это дало бы возможность распределить слова между их обозначаемыми и тем самым эксплицировать их внутреннюю организацию. Но решение таким образом поставленной задачи на практике часто связано со значительными трудностями.

Традиционный словарный способ представления лексики характеризуется тем, что слова в нем организуются на основе какого-либо формального принципа (например, алфавитное расположение). Вследствие этого и значения, которые задаются в таких словарях в виде дефиниций, также оказываются разобщенными и в явном виде не обнаруживают своей системности. Ее можно установить в результате специальной деятельности, заключающейся в обнаружении некоторых общих компонентов в этих значениях, или других признаках их связности. Иногда сделать это бывает достаточно трудно. Это дает основание считать, что традиционный словарь, являясь основным инструментом представления лексического состава языка, как правило, не отражает достаточно полно и эксплицитно внутреннюю системность языка. Он может служить материалом для обнаружения такой системности, для чего требуется специальная деятельность лингвиста и соответствующие методы анализа.

Такая деятельность осуществляется, как правило, на основе интуиции лингвиста. Вследствие этого на результат этой деятельности оказывает определенное влияние субъективный фактор, заключающийся в том, что разные исследователи могут по-разному организовать лексический материал, несмотря на общность стоящей перед ними задачи. Происходит это потому, что в разных случаях из всего многообразия существующих связей и отношений берутся одни и не учитываются другие, т. е. используются различные основания для выделения тех или иных группировок. При этом часто считается, что основными являются связи и отношения, имманентно присущие самому языку, а не те, которые задаются, привлекаются извне. Но при этом не существует сколько-нибудь четких критериев, которые позволяли бы на практике достаточно однозначно выделять собственно языковые связи и не путать их с другими, имеющими неязыковой характер. Более того, противоречивость используемых оснований для анализа лексического материала можно обнаружить и в некоторых определениях, касающихся внутренней организации языка.

Это выражается в том, что для доказательства системного характера лексики довольно часто используется аргументация, связанная с апелляцией к памяти человека, его интеллектуальной деятельности. Так, например, Ф.де Соссюр, являющийся основоположником имманентной лингвистики, определяя сущность парадигматики, относит это явление к ассоциациям, которые, как известно, являются свойством памяти человека, а точнее — определенным механизмом запоминания и воспроизведения вербального материала. Приведем в качестве примера также характерное в этом отношении высказывание Ю.С.Степанова. “В пределах словарного состава языка слова существуют не изолированно, а входят в те или иные группировки. Наличие внутренней системности в лексике очевидно: не будь ее, мы не могли бы легко и быстро отыскивать в своей памяти нужные слова” [Степанов 1975, 27]. Если в первой части приведенного высказывания, как можно думать, речь идет о “словарном составе” именно языка в его внешней форме, то во второй — об индивидуальной форме существования словаря, т. е. внутреннем лексиконе. Выражение “в своей памяти” не оставляет на этот счет никаких сомнений. Приведем еще одно высказывание из той же работы. “… Вся лексика образует систему в силу того, что каждое слово и соответственно каждое понятие занимают в этой системе определенное место, очерченное отношениями к другим словам и понятиям. Разыскивая в памяти нужное слово или понятие, человек движется вдоль структурных линий, пронизывающих систему лексики” [Степанов, 52]. Как видно из приведенной цитаты, здесь также имеет место обращение к памяти человека, к его интеллектуальной деятельности, связанной с поиском нужных слов, хотя в начале речь идет “о всей лексике” языка как социального явления.

Таким образом, говоря о системности лексики, что же конкретно следует иметь в виду: системность лексики в рамках языка как чего-то “социального и независимого от индивида” и устанавливаемую в результате специальной деятельности лингвиста или системность на уровне вербальной памяти, т.е. внутреннего лексикона, которым владеет каждый конкретный человек? Другими словами, следует решить, где локализована наиболее адекватная система связей и отношений, образующая семантическое пространство, в каком из этих языков?

Системность языка, его структурность не являются лишь абстрактным его свойством. Она детерминирована его функцией, реализующейся в речи, в акте коммуникации. Именно коммуникация требует такой системности языка, которая способствовала бы наиболее успешному протеканию этого процесса. Это связано прежде всего с процедурой отбора необходимых элементов для адекватного выражения замысла, смысла. То же самое имеет место и при восприятии, где необходимо узнавание языковых единиц, их отождествление. Для этого необходимо, чтобы в интеллекте человека в самом раннем возрасте была сформирована соответствующая структура языка. При этом ребенок не механически, пассивно усваивает язык, как бы только регистрируя его. Он открывает его для себя в процессе коммуникации, в которую он оказывается включенным на самых ранних стадиях своего развития. Об этом свидетельствует тот факт, что усвоение языка ребенком осуществляется не в результате подражания, а в процессе самонаучения.

Н.И. Жинкин, характеризуя этот процесс, прибегает к следующему образному сравнению. “Птица научается летать не потому, что ее учили аэронавтике, а потому, что сама пробует свои крылья для полета. Также поступает и ребенок, пробуя говорить” [Жинкин 1982,55]. По его мнению, самонаучение есть не что иное, как формирование языка в естественных условиях речевой коммуникации, вызываемой насущными потребностями ребенка.

Таким образом, хотя человек и застает язык уже готовым, этот язык, его структура не “вводится” в него механически извне. Ребенок, испытывая потребность в коммуникации, вступая в эту коммуникацию, сам открывает и формирует в своей памяти систему языка, необходимую для успешного речепорождения и речевосприятия. Можно сказать, что ребенок здесь проделывает работу, аналогичную той, которую осуществляет лингвист, но в отличие от него, делает это неосознанно. Другое отличие состоит в том, что если результатом анализа, производимого лингвистом, является описание языковой структуры в лингвистических терминах, т. е. опосредованное ее отражение, то здесь имеет место непосредственное запечатление ее в нейронных структурах памяти. В таком своем виде эта система, конечно, индивидуальна. Но она приобретает в процессе коммуникации и черты общности, определенной универсальности. Это достигается за счет механизма обратной связи, который, как уже отмечалось, начинает формироваться сразу же на стадии произнесения отдельных слогов и формируется затем на всех уровнях языковой иерархии. Слушая самого себя, человек постоянно контролирует, говорит ли он то, что задумал, как действует на партнера его высказывание, понимают ли его и т. д. В случае сбоев, а в начале их много, производится необходимая коррекция, которая, как можно думать, касается не только собственно речи, но затрагивает и формирующиеся структуры языка. Все это приводит, по мнению Н.И. Жинкина, к “нормализации связей в знаковой системе, в результате чего возникает общность процесса семиозиса у партнера по коммуникации” [Жинкин, 1982, 68]. Соответствие или приближение речи к норме, являющейся критерием ее правильности в данном языковом коллективе, означает, что и языковая система, формирующаяся в памяти индивида, в чем-то главном, существенном должна быть идентичной языковым системам других членов данной языковой общности.

Следовательно, человек обладает не только речью, которая действительно индивидуальна, но и языковой системой, необходимой для ее производства и восприятия. Несмотря на свою индивидуальную форму существования, такая система обладает необходимой общностью, а следовательно, и социальностью. Это и есть тот “реальный” язык, который передается из поколения в поколение и тем самым сохраняет свою стабильность.

Таким образом, можно констатировать, что имеется две формы представления языковой структуры: в виде лингвистического описания, являющегося внешним по отношению к человеку, и в виде определенных нейронных структур памяти человека. С точки зрения решаемой нами задачи важным обстоятельством является то, что эти виды структур не являются вполне тождественными. Это утверждение касается главным образом той части языковой структуры, которая отражает организацию лексического состава языка. Как можно предположить, имеющиеся здесь различия детерминированы прежде всего характером самого процесса формирования данных видов представления, его направленностью, конечной целью.

Как уже отмечалось, формирование лексикона человека осуществляется в естественных условиях коммуникации в результате самонаучения. Но его формирование как некоторого самостоятельного механизма не является самоцелью. Конечной целью в данном случае является его применение в том же процессе коммуникации. В связи с этим организация лексикона подчиняется требованиям успешности и эффективности протекания этого процесса. А это означает, что в нем должно быть все необходимое и достаточное для достижения этой цели. Другими словами — это работающий, функционирующий механизм. Здесь имеет место полный и замкнутый цикл, включающий в себя три основные звена:

коммуникацию как источник формирования языковой структуры, собственно формирующуюся структуру как функционирующий механизм, коммуникацию как следствие работы этого механизма.

В случае лингвистического описания языковой структуры мы имеем дело лишь с теоретическим объяснением устройства этого механизма, причем в статическом его состоянии. Такое описание и является конечной целью в данном случае, вследствие чего приведенный выше цикл оказывается неполным. Он включает всего лишь два звена: коммуникация — языковая структура. Различие между двумя этими формами языка состоит не только в степени полноты цикла их формирования, но и в самих этих звеньях. Так во втором случае в качестве первого звена выступает не собственно коммуникация как процесс, а только лишь ее продукт — языковый материал, т. е. нечто, отчужденное от личности, ей уже не принадлежащее. Второе звено также составляет не собственно языковая структура, а лишь ее описание, представление.

В то же время в формированиях рассматриваемых двух языковых структур имеется и общее. Этим общим является то, что в обоих случаях широко используется такой прием, как классификация. И там и здесь осуществляется классифицирование языковых единиц, в частности лексических, т. е. группировка и дифференцирование их по какому-либо признаку, или основанию. Но принципы классификации в обоих случаях могут оказаться совершенно различными. Объяснить это можно тем, что при теоретическом описании языковой структуры применяется научная классификация, в основе которой лежат некоторые логические правила, обязательные для их соблюдения. Благодаря наличию этих правил и требований, процесс классифицирования приобретает в какой-то степени формализованный характер. Все это направлено на то, чтобы полученные результаты обладали определенной стандартизованностью, научной объективностью, сопоставимостью и т. д. Обеспечивая в какой-то степени указанные выше требования, научная классификация вместе с тем, как правило, является слишком жесткой, регламентированной, что приводит к известному упрощению, огрублению исследуемых явлений.

В интеллекте человека, его памяти также осуществляется классификация, причем не только языковых явлений, но и всего того, что поступает в него извне. В результате формируются определенные ментальные структуры, схемы, которые, однако, не являются застывшими раз и навсегда, а могут изменяться, дополняться, переконструироваться, поскольку процесс классифицирования совершается постоянно. Хотя определенные логические принципы и здесь обязательны, они в интеллекте не являются единственными, а кроме того, не такими жесткими, регламентированными, как в научной классификации. Вследствие этого классификация, применяемая интеллектом для организации своего собственного содержания, является более гибкой, многообразной, многоплановой. В мышлении может быть объединено все, если будет найдено соответствующее основание для такого объединения. Выбор такого основания осуществляется работой мысли в процессе решения какой-либо мыслительной задачи. Сама мысль есть не что иное, как соединение, сближение или разъединение ментальных объектов на основе выявления в них тех или иных свойств, существенных признаков. Вследствие этого выбор оснований здесь также многообразен, как многообразны свойства мыслимых предметов, как многообразна сама мыслительная деятельность.

Таким образом, приведенные выше аргументы, если и не являются доказательством в строгом понимании, все же свидетельствуют в пользу того, что индивидуальная форма языка не является лишь частной реализацией надындивидуального языка, существующего в виде лингвистического описания. Их структуры, хотя и имеют соответствующие пересечения, тем не менее не являются полностью тождественными.

Если индивидуальная форма является первичной и естественной формой существования языка, то следует предположить, что именно здесь существует то реальное семантическое пространство, в котором реализуются наиболее полно и адекватно принципы внутренней организации основных языковых единиц.

Несмотря на существующие объективные трудности изучения внутреннего лексикона, в психологии, а также в психолингвистике к настоящему времени накоплено довольно большое количество данных, анализ которых позволяет увидеть некоторые общие закономерности организации вербального материала в памяти человека.

Экспериментальные методики, с помощью которых были получены эти данные, можно разбить на две группы. К первой относятся эксперименты, направленные на изучение памяти (Клацки, Линдсней, Норман и др.). Они заключаются в заучивании специальным образом оргнизованного вербального материала, обычно списков слов, а затем в воспроизведении заученного материала.

Наиболее известным способом исследования внутреннего лексикона является ассоциативный эксперимент (Залевская, Рогожникова, Тогоева, Клименко, Уфимцева и др.). Большое количество реакций, полученных на определенные стимулы, служит здесь тем достаточно достоверным материалом, который позволяет делать определенные выводы относительно внутренней организации лексического состава языка.

Закономерности запоминания и последующего воспроизведения вербального материала, демонстрируемые многочисленными экспериментами, свидетельствуют не только о свойствах памяти, но и в определенной степени о структуре внутреннего лексикона. Основной из этих закономерностей является то, что предъявляемые испытуемым списки слов включаются в содержимое памяти не непосредственно, а в результате предварительной их организации. В основе такой организации лежит процесс актуализации в долговременной памяти соответствующих ментальных единиц, которые соотносятся с определенными словами из предъявляемого списка. Слова, соотнесенные с какой-либо из этих единиц, образуют некоторую целостную структуру, вследствие чего при воспроизведении они актуализируются, как правило, вместе.

Ментальные единицы, с которыми соотносятся слова из списков, по отношению к организуемому на их основе вербальному материалу являются единицами более высокого порядка, поскольку выполняют здесь функцию замещения и тем самым в определенной степени — обобщения. Поэтому их можно рассматривать как единицы, входящие в какой-то иной ряд, принадлежащие к иному уровню организации содержимого памяти. По своей сути это единицы когнитивного уровня, который не тождественен уровню организации собственно вербальных единиц, хотя они и связаны определенным образом. В этом плане когнитивные единицы по отношению к вербальному материалу являются внешними. Данное обстоятельство, а также и та роль, которую они играют в этом процессе, позволяет рассматривать их как определенные опосредователи. На основании этого можно заключить, что опосредование здесь является одной из существенных закономерностей процесса организации внутреннего лексикона.

В данном контексте важнейшим является и тот факт, что когнитивные единицы, на базе которых осуществляется организация вербального материала, функционируют в этом процессе не автономно, а как элементы некоторой суперсистемы, имеющей вид иерархического дерева или сети.

Несмотря на неоднозначность трактовки вопроса о том, что конкретно представляют собой эти когнитивные единицы, принадлежащие к указанной суперсистеме, на основе имеющихся экспериментальных данных, все же можно выделить два их основных типа. К первому относится представление о них как о некоторых категориях, ко второму — как о некоторых темах. В соответствии с этим можно, очевидно, говорить и о двух основных типах организации вербального материала — категориальном и тематическом.

Основное различие между единицами типа категорий и тех, которые выступают в роли темы, заключается прежде всего в том, что они задают разные способы организации лексического материала. Первый из них базируется на принципах таксономии, где существенную роль играет отношение вхождения в класс, определяемое по наиболее общим и существенным признакам объединяемых элементов. Категория и есть обозначение такого класса. Тема также есть некоторая категория, объединяющая вокруг себя определенное множество элементов в целостное образование, характеризующееся “готовностью” потенциально развернуться в множество некоторых сообщений.

Оба эти способа организации лексики не являются альтернативными. Они взаимодополняют друг друга в едином процессе систематизации лексики. Но в рамках каждого из них могут реализовываться различные стратегии, вариативность которых зависит от особенностей конкретной личности, характера воспринимаемого материала, условий протекания данного процесса.

Все это позволяет считать, что внутренний лексикон человека не представляет собой какую-то жесткую классификационную схему, где каждый элемент имеет однозначную локализацию. Применение различных стратегий и конкретных приемов систематизации свидетельствует в пользу того, что внутренний лексикон — это скорее всего нежестко организованная система, где находит выражение как многоаспектный характер связей лексических единиц, так и множественность их локализаций в этой системе.

Можно предположить, что во внутреннем лексиконе не содержится какой-то универсальной схемы, тождественной для всех носителей языка. Тождественными являются принципы организации. Применение этих принципов определяется конкретной задачей, ситуацией и другими факторами, в связи с чем конкретный человек может применять различные стратегии при реализации этого процесса. Имеющиеся экспериментальные данные позволяют сделать вывод, что главным в этом процессе является то, что человек при решении задачи упорядочения лексических единиц опирается на свою “картину мира”, на знание определенной предметной области, на сформировавшиеся в предшествующем опыте соответствующие когнитивные структуры. В связи с этим можно считать, что такие когнитивные структуры являются средством опосредования по отношению к языку в целом. В процессе такого опосредования первостепенную роль играет не метаязыковая деятельность, а процесс осмысления языковых единиц. Их осмысление возможно в том случае, если они рассматриваются не сами по себе, а как элементы, включенные в определенную ситуацию, в некоторую предметно-тематическую область. В связи с этим можно считать, что доминирующим принципом организации семантического пространства языка во внутреннем лексиконе является принцип смысловой организации, базирующийся не только на связях по линии ядерных компонентов значения, но также и на связях периферийных, коннотативных и ассоциативных. Все это позволяет сделать вывод, что именно знание, сформированное в интеллекте человека, является тем механизмом, на основе которого и осуществляется внутренняя организация семантического пространства слов, составляющий внутренний лексикон человека.

Возможно, именно поэтому слово рассматривается в качестве основного актуализатора знания при понимании речевого сообщения. Так, например, в работе Н.В.Рафиковой предлагается концепция, одним из центральных положений которой является представление о том, что в основе понимания лежит процесс актуализации тех или иных фрагментов знаний, хранящихся в долговременной памяти субъекта, откуда они извлекаются и помещаются в рабочую память. Эти знания являются тем субстратом, на котором базируются репрезентации различных уровней. В качестве основного средства доступа к знаниям и их актуализации используются различные знаки текста, к которым прежде всего относятся слова с их лексическими значениями и ассоциативными связями [Рафикова, 1999]. Такая роль слова в этом процессе вполне оправдана, так как основу текста составляет процесс отбора и распределения слов. В этой связи Н.И.Жинкин еще в далекие 50-е годы отмечал, что именно слово является центральным узлом формирования текста, поскольку оно является пунктом связи звена составления слов из звуков и звена составления сообщения из слов. Это вполне согласуется также с системой взглядов А.А.Залевской, к научной школе которой принадлежит Н.В.Рафикова.

А.А.Залевская роль слова при его функционировании уподобляет роли лазера при считывании голограммы: “оно делает доступным для человека определенный условно-дискретный фрагмент континуальной и многомерной индивидуальной картины мира во всем богатстве связей и отношений” [Залевская, 1999, 245].

Все это позволяет сделать некоторые выводы общего характера, касающиеся моделирования семантического пространства в информационных технологиях.

Несомненно, что сложные задачи, решаемые с помощью такого рода информационных технологий, их многообразие, предполагает и многообразие средств, включаемых в лингвистическое обеспечение. Но, как показывают приведенные выше данные, в качестве наиболее эффективного и адекватного средства моделирования семантического пространства могут быть словари идеографического типа, где система опосредователей, лежащих в основе внутренней организации лексики, представлена в достаточно полном, целостном и эксплицитном виде. Более того, такая концептуальная система, обычно иерархически упорядоченная, является здесь первичной по отношению к лексике, будучи как бы спроецированной на нее. Такой словарь, называемый часто также тезаурусом, очевидно, в наибольшей степени включает в себя те особенности внутренней организации семантического пространства, о которых сообщалось выше. Особенно это касается таких тезаурусов, которые строятся не дедуктивно, а базируются преимущественно на непосредственном анализе языкового материала в виде реальных текстов, относящихся к определенной предметно-тематической области, не ограничиваются только лишь родовидовыми отношениями, а включают в себя и различные смысловые отношения.

Д.ф.н. А.И.Новиков